«Я, Митрофан Васильевич Чупров, решил взяться за перо, рассказать о своей жизни и впечатлениях, насколько это возможно, о том, как протекала моя жизнь и моего поколения за обозначенный отрезок времени XX века. Оставить своим сыновьям, внукам и правнукам память о себе и своих родственниках, живших со мной в тот период. Чтобы не были они «Иванами, не помнящими родства», а знали свои корни.
В XVIII веке выехали из д. Чукчино и поселились на постоянное место жительства четыре брата – Абрам, Александр, Никифор и Исаак Чупровы. Абрам расположился на левом берегу Пижмы в 80 км от устья реки, где в неё впадает ручей, который впоследствии назвали богатым. С момента заселения Абрама это место получило название д. Абрамовская. Александр – на месте, где сейчас расположена Загривочная. Вначале деревня называлась Алексаевская. Никифор – где сейчас находится с. Замежная – административный центр, ранее это была д. Никитишно. Исаак – на месте нынешней д. Боровская. Точную дату заселения сейчас установить, по-видимому, невозможно, так как архивов того времени в районе нет, а старшее поколение Пижмы и Усть-Цильмы записей о своих предках не вели. О заселении Абрама и его братьев рассказал Степан Сергеевич Чупров (1905 года рождения).
У Абрама были сыновья Василий, Емельян, Иван первый, Иван второй и дочь Лукерья. Все четверо жили в Абрамовской, а дочь вышла замуж и уехала в Филиппово.
У Василия было четыре сына: Демьян, Пров, Стахей, Борис и дочь Парасковья. Демьян и Пров жили в Абрамовской. Стахей переехал в Бугаево, Борис – в Щельино, а Парасковья вышла замуж и уехала в Боровскую. У Демьяна родились три сына и три дочери: Алексей, Пафнут, Тимофей, Марья, Евдокия, Акулина.
Пафнут Демьянович (1870 – 1943 гг.) тоже родился в д. Абрамовская. В 1920 году переселился в деревню Ёрмица. У него было три сына и три дочери: Степанида (1900 – 1975 гг.), которая вышла замуж в с. Замежная и прожила там всю жизнь, Екатерина (1901 – 1980 гг.), проживала в с. Усть-Цильма, Василий (1903 – 1990 гг.), Исаак (1904 – 1943 гг.), Игнатий (1912 – 1970 гг.), Акулина (1914 – 1973 гг.) переехали из Абрамовской в Ёрмицу вместе с отцом.
До переселения Пафнута Демьяновича, ещё до революции 1917 года, в Ёрмицу с Пижмы, туда же переехал и его старший брат Алексей Демьянович. У него было богатое подворье, содержал много крупного рогатого скота, лошадей, овец. В самом центре Ёрмицы был построен большой двухэтажный дом с «вышкой». У дяди Алексея Демьяновича уже были взрослые дети Никифор, Семён, Фома, Иосиф и Авдотья. Но, имея большое хозяйство, он был вынужден держать наёмную рабочую силу. За что в 30-х Алексея Демьяновича раскулачили. Всё хозяйство: дом, скот, имущество – отобрали, а самих разогнали кого куда. Главу семейства посадили в «каталажку» (так тогда называли временную тюрьму), потом куда-то увезли. Дети его уехали в основном в Ненецкий округ, тогда начинал строиться г. Нарьян-Мар. Лесозавод был уже построен в местечке Белая щелья. Требовались рабочие руки, и была возможность устроиться на работу.
Так вот, до переселения дед приезжал с Пижмы зимой на лошади в разведку к брату Алексею посмотреть условия жизни в Ёрмице. Главный вопрос, который интересовал деда, это возможность заниматься животноводством. В то время жителей в Ёрмице было не очень много. Производить расчистку пойменных (заливных) земель от кустарников было гораздо легче, чем по Пижме. Второй вопрос – это охота и рыболовство. Здесь также предпочтение можно было отдать Ёрмице. Огромная по сравнению с Пижмой Печора, с множеством проток, шаров, висок, озёр давала возможность заниматься рыбной ловлей в больших объёмах.
По прибытии в Ёрмицу со всем своим хозяйством они выбрали участок под строительство дома в нижнем конце деревни. Почему-то тогда это местечко называлось «Кузнечиха». От берега реки по прямой было примерно 500 метров, и оно было заросшее ивняком так, что от дома реку было не видать. Пришлось прорубать воргу, чтобы можно было проезжать на лошадях.
Мой отец Василий Пафнутьевич Чупров родился 30 января 1903 года. В 1925-м женился на Матрёне Елиферовне Рочевой. В Лёждуге все засельщики были ижемцами, которые с давних пор занимались оленеводством, в отличие от устьцилём. К ним стали подселяться и другие ижемцы, занимающиеся мясомолочным животноводством, охотой, рыболовством. Такова была семья моего деда по матери Елифера Кузьмича Рочева и бабушки Варвары. Когда он со всей семьёй переселился из Ижмы, мне неизвестно, но моя мать родилась в 1905 году уже в Лёждуге. У них тоже была большая семья: дочь Анна (1900 г.р.), дочь Венера (1902 г.р.), сыновья Фрол и Захар, дочь Наталья.
О моих предках по материнской линии помню только, что дед Елифер Кузьмич был мастером-бондарем. Делал бочки и различную деревянную посуду, а также стулья с фигурными спинками и ножками, табуретки, сани и санки. Когда я был ещё маленьким, в возрасте 6-7 лет, бывал у них в гостях, помню, вторая комната всегда была в стружках и различных инструментах.
Тётка Анна Елиферовна дожила до 90 лет. Всю свою трудовую жизнь работала в животноводстве. В довоенные годы была признана лучшей дояркой в районе. Ездила на выставку в Москву, на так называемый слёт передовиков сельскохозяйственного производства. Её сын Ефим Алексеевич – инвалид войны, до самой смерти прожил в Лёждуге. Сын Василий погиб на фронте. Дочери Мария, Таисья, Анастасия освоились в Лёждуге. Дочь Ульяна – самая младшая – в Архангельске.
Мне, Митрофану Васильевичу, довелось родиться 9 июня 1929 года уже четвёртым ребёнком в семье. Первые две девочки – Анна и Агафья умерли в младенческом возрасте, третья – Ульяна родилась в 1927 году. Она умерла 18 октября 1950 года в возрасте 23 лет от аппендицита, когда я уже служил во флоте.
После моего рождения появились ещё братья: Афанасий (15.05.1931), Григорий (31.01.1933), Яков (в 1935 году умер в годовалом возрасте от кори), Аристарх (20.04.1938), Андрон (22.05.1939), Павел (27.12.1940), Александр (20.03.42) и Евдокия (17.03.1947). Таким образом, насколько помню свои детские годы, наш дом всегда был полон детей. В прихожей комнате висела люлька на очепе (тогда её называли «зыбка»), и Ульяна, и я нянчили младших братьев. О яслях-садах тогда мы ещё не знали, а родители, кроме своего хозяйства, должны были без выходных и отпусков работать на колхозном производстве.
Родительский дом по тем временам считался большим, но жилыми были две комнаты: прихожая с большой русской печью, двуспальной кроватью и полатями и второе помещение также с русской печью и полатями. В прихожей размещались дед с бабушкой, а во второй комнате – отец и мать. Дети в основном спали на полатях и печах, а в тёплое время года – на полу.
В те времена в зимний период сообщение между сёлами, деревнями и районами осуществлялось на лошадях. Бывало, шли обозы по несколько десятков возов. Через Ёрмицу пролегала зимняя дорога, как её тогда называли – «мирская», связывающая Нарьян-Мар, Усть-Цильму, Ижму и Печору. У родителей было много знакомых людей, которые ездили с обозами. Они останавливались у нас на ночлег и отдых. Их всегда принимали с уважением, никогда не отказывая, хотя было тесно.
С жилыми помещениями под одной крышей размещались хозяйственные постройки: хлев для скота, стая с поветью, а также хозяйственный коридор, где был установлен жернов для перемалывания зерна на муку и клеть (кладовка) для хранения продуктов для ежедневного употребления. Рядом с домом находился амбар, также приплавленный из Абрамовской. В нём хранились запасы продуктов и вещи сезонного назначения. Имелись баня, колодец, большое картофельное поле и репище.
Родителями были освоены большие ровные пожни в местечке «за Пелядевкой» в пяти километрах от деревни. Кроме того, мои предки испокон веков занимались охотой и рыбной ловлей, а это являлось большим подспорьем для выживания. Заготовка сена в те времена производилась вручную.
В начале 30-х при проведении коллективизации моих родителей признали зажиточными крестьянами, но дело до раскулачивания не довели. Наверное, потому, что отец безоговорочно свёл скота в колхоз и сам написал заявление о вступлении в него. Но через некоторое время нашу семью постигла-таки участь раскулачивания. Дело в том, что колхоз-то организовали, а председателя подобрать не смогли. Предложили моему отцу, он отказался, но ему пригрозили, что, мол, родственник кулака и потому не хочет работать председателем, придётся тоже раскулачить, отобрать дом и всё имущество. Отец согласился, но проработал всего лишь полгода.
Наступила весна. Заготовленных кормов было мало. Скот кормить было нечем, и весной 1933 года его много пало. В этом обвинили моего отца. Судили (родственник кулака пробрался в председатели и умышленно причинил вред колхозу). Приговорили к десяти годам лишения свободы с конфискацией имущества. Отца увезли в Ухтапечлаг в Чибью, а дом, амбар забрали и передали сельсовету.
Я помню, как к нам пришли описывать имущество. Раскрыли сундуки и вытряхивали из них все вещи. Перед этим мать надела на меня три или четыре рубашки, на Ульяну тоже натянула, что могла, пытаясь таким образом сохранить хоть что-то, чтобы не всё из одежды забрали.
Сельский совет разместил в нашем доме заготконтору, а в амбаре устроили склад по приёмке шкур скота от колхоза и совхоза «Харьяга», заселил заготовителя Чибесова, прибывшего из района, где была контора «Райзаготживсырьё». Нас из дома не выгнали, но мы оказались в качестве квартирантов у сельсовета.
Семья у нас состояла в то время из семи человек: дед с бабушкой, мать с четырьмя малыми детьми (Ульяне было шесть лет, мне четыре года, Афанасию – два и Грише – шесть месяцев). Мы все ютились в прихожей. Во второй комнате жил Чибесов. Бывало, придёт он пьяный, ляжет на кровать и начинает петь песни во всё горло, а я пробираюсь к нему и наблюдаю. А иногда он давал нам, детям, какие-то гостинцы: то по кусочку сахара, то хлеба – мы были рады этому. Сейчас очень трудно представить себе жизнь в таких стеснённых, неимоверно трудных условиях. А ведь как-то жили.
По поводу осуждения отца и конфискации нашего имущества мать написала жалобу Михаилу Ивановичу Калинину в Москву, как его тогда называли – «всесоюзный староста». Отца из Ухтпечлага перевели в посёлок Харьяга рядом с домом. Тогда уже при совхозе «Харьяга» была создана зона для заключённых, которые использовались на работе в животноводстве и для заготовки кормов, занимались строительством новых жилых двухэтажных домов, которые стоят до сих пор.
Первые работники совхоза были спецпереселенцами из Вологодской и Архангельской областей. С Архангельска до Нарьян-Мара их везли морским пароходом «Юшар», а до Ёрмицы – на барже. Спецпереселенцев высаживали на берег в деревнях Марице, Росвино и посёлке Новый Бор. Это бывшие раскулаченные крестьяне, привезённые в наши края для перевоспитания, а проще говоря – это сельские жители, которые своим трудом достигли успехов, при коллективизации их признали кулаками и отправили на Север осваивать новые места.
В первое время их расселили по местным жителям, кто устраивался в сараях, кто с разрешения хозяев на поветях (сеновалах). Были среди приезжих и пожилые люди, и с малыми детьми. Как рассказывали родители, у нас на повети поселились три семьи. Там было старое сено, крыша над головой, какое-то время жить можно. С семьёй Коржевых мы подружились. Через некоторое время из Ёрмицы всех переселенцев перевезли на место, где планировалось строительство посёлка Харьяга, на высоком сухом месте в сосновом бору на берегу Харьяжского шара. В первую очередь переселенцы начали рыть для себя землянки, чтобы до наступления зимы иметь крышу над головой и тёплое жилище. Зимой началась заготовка леса для строительства настоящего жилья – бараков, которые были ограждены высоким забором с колючей проволокой, а по углам имелись вышки для охраны. В посёлок был завезён локомотив, который обеспечивал его электроэнергией. В других деревнях же электричества не было до 50-х, и для нас это казалось большим достижением цивилизации, особенно, когда по всей окрестности раздавался гудок, означавший начало и конец рабочего дня. В Харьяге отцу разрешали свободное перемещение и даже разрешили на выходные приходить домой в Ёрмицу. Вот тогда у нас в жизни началось небольшое просветление. Интересный факт: местные жители – колхозники работали без выходных, а заключённым в Харьяге выходные предоставляли.
Дедушка Пафнут хотя и был старый, но всё ещё занимался охотой и рыбалкой, кроме того, у нас в хозяйстве имелась корова и овцы, так что от голода сильно не страдали, хотя большую часть молока приходилось сдавать государству.
Когда приходил домой отец, у нас был настоящий праздник. Он приносил с собой гостинцы – буханку чёрного хлеба и кое-что из продуктов, например, солёные огурцы. Нам они казались очень вкусными, так как раньше мы их никогда не пробовали. Отцу даже разрешалось носить с собой охотничье ружьё, и когда он шёл до Ёрмицы, успевал настрелять уток.
Где-то в конце 1935 – в начале 1936 года из Москвы на жалобу мамы пришёл ответ, что дело отца назначено к пересмотру. Сколько это длилось – не знаю, но, наконец-то, отца освободили. Вернули нам дом и амбар.
Жизнь в те годы была очень трудной. Отец и мать работали в колхозе, не зная ни выходных, ни отпусков. Бабушка Марфа Фёдоровна была уже очень старенькая и занималась домашним хозяйством. Утром истопит печь, приготовит пищу на всю семью и присматривает за нами – малышами. А дедушка Пафнут Демьянович был всё больше на охоте или рыбалке.
В 1936 году мне исполнилось семь лет. Кое в чём я уже начал помогать родителям. Зимой мама работала ночным сторожем на скотном дворе. Она всегда брала меня с собой «товарищем». Я в течение ночи хожу за ней по двору с фонарём и подсвечиваю ей, когда она производит уборку у скота. В летний период родители работали на сенокосе. Меня тоже всегда брали с собой. У нас образовалось своё семейное звено по стогованию сена. Отец стоговал, мать поддевала копны, а я на лошади возил их к стогу. Так что, можно считать, мой фактический трудовой стаж начался с 7-летнего возраста.
Однажды со мной на сенокосе приключился несчастный случай. Я подъехал верхом на лошади к телеге, та стала тереться своим боком о неё. Я же, как обычно летом, был босиком, и моя левая нога зажалась между лошадью и телегой. Мизинец зацепился за что-то острое и оторвался – висел только на коже. Я закричал от боли во всё горло и свалился на землю. Ко мне сразу же подбежали отец и мать узнать, что со мной случилось. У отца с собой было ружьё и патроны. Он аккуратно приставил оторванный палец на своё место, от гильзы патрона наскоблил медный порошок, присыпал его на больной палец и наложил тугую повязку. На следующий день в медпункте мне сделали перевязку, обработали, чтобы не было заражения. И так, примерно через месяц я уже мог ступать на ногу. Палец прирос, остался живым и чувствительность не потерял. Медик долгое время удивлялась – как так отец сумел обработать в полевых условиях рану, что всё обошлось без больших страданий.
Когда я стал постарше, в осенний период мне стали разрешать самостоятельно ходить на охоту по ближайшим от деревни озеркам, но строго контролировали, особенно дедушка Пафнут. Во-первых, не разрешалось ходить на охоту вместе с другими братьями или соседскими мальчишками-сверстниками во избежание несчастного случая, так как дети часто любят побаловаться с оружием. Во-вторых, заряженных патронов давали строго по счёту. У нас была установлена норма – пять штук. Если израсходуешь все, а уток принесёшь меньше, то в следующий раз при выходе на охоту норму сократят. Если принесёшь больше уток, чем израсходовал патронов, то норма увеличивается. Это было связано с тем, что с боеприпасами было сложно.
Большой интерес для меня в детские годы представляла рыбалка. Хорошо запомнилась она в весенний период, когда большая вода затопляла всю пойму, луга, низкие места, травяники, подходила к самому дому. Мы с дедушкой Пафнутом отправлялись на небольшой лодочке, брали с собой ставные сети и двухведёрный деревянный ушат. В такие минуты он любил рассказывать мне о своей молодости: о службе в царской армии, об отце, о прадеде Демьяне Васильевиче, который тоже служил в царской армии целых 25 лет. Очень жаль, что при жизни деда и отца я не записал их рассказы. Я обычно сидел в носу лодки и грёб по мере своих сил, дед на корме тоже направлял лодку куда надо, и то ли рассказывает о своей жизни, то ли напевает свои любимые старинные пижемские песни.
Почему-то мы тогда на Печоре не ловили ни сёмгу, ни нельму и даже зельдя, хотя никакой рыбинспекции в те времена не было. Видимо, было не по силам рыбачить на Печоре частным образом, да и орудий лова – необходимых сетей и хороших больших лодок – у людей не было.
В 1936 году я пошёл в первый класс. Моей учительницей была Серафима Ивановна Кузькокова. Помню, когда учился во втором классе, отмечалось 100-летие со дня смерти А. С. Пушкина. Со мной одновременно учились ёрмицкие ребята Федя Семёнов, Петя Торопов, Егор Поздеев, Саша Поздеев, Ксения Поздеева, Ваня Лёвкин, Юля Поздеева, Петя Осташов и другие. Условия в те времена были несравнимы с настоящими. Для освещения применялись керосиновые лампы. Об электричестве мы не имели ни малейшего понятия, не хватало бумаги, тетрадей, приходилось писать на газетах. Их тоже было мало, потому что из жителей их почти никто не выписывал. Я попросил родителей выписать «Крестьянскую газету». Это был центральный орган ЦК ВКПБ, предназначенный для сельских жителей. Когда пришёл первый номер, у меня было очень много радости, и я прочитал её от корки до корки, хотя сам, наверное, не понимал, о чём идёт речь. А отец определил, что сейчас делать пыжи при зарядке охотничьих патронов будет из чего.
Школа жила интересной бурной жизнью. Устраивались различные мероприятия, организовывались кружки рукоделия, пения, рисования. А к Новому году всегда наряжалась новогодняя ёлка. Привозили её из Харьяги. Никаких игрушек и гирлянд тогда не продавалось, поэтому делали их сами под руководством учителей. К каждой ёлке при помощи отца из дерева я делал самолётики, а Ульяна из разноцветных бумажек клеила гирлянды. Клея, конечно, тоже не было, потому приспосабливались заменять его картошкой или мылом. Сколько ёлка приносила нам радости и веселья!
Когда приходила вешняя вода и заливала низменные места, школа оказывалась отрезанной от основной деревни, так как была построена на другой веретии за озером, для нас опять наступали весёлые, радостные дни. Отец возил нас в школу на лодке, и это было очень интересно.
Помню, как после трудового дня и хорошего ужина прекрасно спалось на свежем воздухе, где пахнет свежескошенной травой, луговыми цветами и лесом, просто красота! И как нам поутру не хотелось вылезать из балагана. Но у отца была привычка вставать очень рано. Он часто повторял пословицу: «День с утра нужно наставлять». Растормошит нас под одеялом, а потом запоёт песню старинную: «Вы вставайте-ка, братцы, поутру да раненько. Умывайтесь-ка, братцы, да ранней утренней росою. Утирайтесь-ка, братцы, да чистым белым полотенцем». И так хорошо, умиротворённо мы себя чувствовали. Но раз отец сказал, что нужно вставать, значит, нужно. Вылезали из-под тёплого одеяла, бежали к озеру умываться. У отца уже был приготовлен завтрак. И так начинался новый трудовой день.
Если сейчас переписать поимённо всех предков – от деда Пафнута – отцовский род, и от деда Елифера – материнский род, наберётся не менее пятисот человек. Очень сожалею, что не пришла мне в голову мысль записать историю своей родословной намного раньше, когда были живы ещё наши деды».
P.S. М. В. Чупров ушёл в мир иной 6 сентября 2003 года. Прошло уже более 20 лет с тех времён, когда были написаны его воспоминания. На сегодняшний день у Митрофана Васильевича в живых осталась сестра Евдокия Васильевна Носова, проживающая в Новом Бору. Они вырастили с супругом Павлом Мелентьевичем шестерых детей. Десять внуков – это их богатство. Брат Александр окончил авиационный институт в Риге, жил и работал в Новом Уренгое инженером. Выйдя на пенсию, переехал в Московскую область в город Реутов. Обе его дочери проживают в Москве. Аристарх умер в апреле 2023 года в возрасте 85 лет. Остальные намного раньше.
Екатерина Истомина. |
