Хоть и знаю я Дениса Николаевича с самого его детства, однако не могу похвастать, что слышал или видел генезис его формирования в поэзии и вообще формирование его как личности. Вот он – отрок, вот он молодой мужичок, а вот он – зрелый муж. Почти. Теперь ему в себе только не сдуть главный нерв, не поспешить и просто... падать, ломаться, плакать, но «держать парус». А что поделаешь – она такая, эта странная жизнь Поэта...
В детстве я помню, как Денис жалел собак и порванную братьями книжку. В молодом мужичке, когда ему было уже «под 30» и «за 30», в переписке с ним – в Ухте, Тамбове, Усть-Цильме слышалось в его интонациях сленговое «не догоняю я». Он отшелушивал главное от второстепенного. И никак «не догонял», почему же этого второстепенного всегда так много, всегда так навязчиво ярко и всегда так легко отменяемого... Он жалел опять. Мир жалел за ложь, себя – за то, что обманулся, а своих лирических героев – за то, что сам дал их обмануть. Видно, что иногда Денис и сам уставал – начинал ёрничать в своем творчестве, почти паясничать, небрежничать и играть в «художественную самодеятельность». К счастью, это быстро проходило.
Денис научился быть голодным, но не питаться «фрутеллой». Жизнь часто дерёт глотку холодным воздухом и дымом плохого табака. Ещё чаще она дерёт сердце мёртвыми словами, но зато живой душе есть с чем сравнивать и холодный дух, и живое слово.
Каждый образ в стихах Дениса Попова прожит в живом соседстве с соседним образом, с растяжкой во времени – от вчерашнего стакана с чифирем до вечного скрипа калитки под сосной. Этого так не хватает в современном «презентационном» мире. Знаете, за что я не люблю выставки художников, вернувшихся с плэнеров? Именно за их непроникновенность... Если Север – то «в масштабе» и в холодных тонах. Если Италия – то заколебут цветущими двориками. Одно и то же, одно и то же, одно и то же... Не верю! Я верю в румяную бабку с поленьями на покосившемся сереньком заснеженном крыльце. В ней Севера в триста раз больше, чем в снежных ландшафтах. Я верю в женщину, бегущую под дождем мимо длинной мокрой стены вдоль дороги под Римини, а за нею пёсик с весело задранной мордочкой... В них Италии больше, чем в разморенных солнцем камнях.
«Я люблю стоять на старой барже
И крючком ловить со дна траву.
Я люблю на печке пятна сажи,
На оконце – неба синеву».
(«Родину люблю». Д. Попов).
Или до усиления повтором тут же:
«Я люблю настойку из морошки:
Выпью и дровишек наколю.
Комаров люблю и даже мошек...
До чесотки мошек я люблю».
Жизнь, как известно, состоит не из мошек, калиток и сосен. Она состоит даже не из нашего аппетита или отсутствия его, а из чего-то такого, чего между всем этим не видно, но чувствуется и слышится сердцем и даже чем-то больше, чем просто сердцем. «Ну, мало ли что тебе чувствуется...», – скажет трезвый и очень умный собеседник. Один наш философ-современник описывал простого мужика-молчуна «он многое не мог сказать, многого не понимал, но как он чувствовал!.. Иногда люди, находившиеся с ним рядом, чувствовали, будто эхо... Но откуда?» («Налим». Анатолий Медведев). Поэту этого чувствования мало – он находит слова и интонации, он беседует с тем, что неговоряще в принципе. И тогда рождается космогоническая широта восприятия мира даже таким глухим и прагматичным человеком, который сомневается в наличии самого себя под небом...
ЛИСТВЕННИЧНОЕ НЕБО
На еловых берегах,
Во избе черноугольной,
Потерявши Божий страх,
Доедаю хлеб без соли.
Слышу: выше этажом,
Бог скрипит доской листвяной.
То зальет меня дождём,
На ночь принимая ванну.
То звездою звезданёт
Из под лаги потолочной,
Но бывает цельный год
Тишина, и днём, и ночью....(..)
(«Лиственничное небо». Д. Попов)
Было бы странно, если бы я для устьцилёмов рассказывал о неком мастерстве поэта, который постиг тонкости ремесла, слышит нюансы строя души, например, горожанина... Ему-то, устьцилёму, это зачем? Мало что ль бродит по свету талантливых поэтов? Они-то бродят по брусчатке Большого Конюшенного переулка в Петербурге, а мы-то по малой улочке к полумертвой конюшне, где в лучшем случае щебень, оставшийся в отвалах от строителей центральной дороги. Денис Попов как раз интересен именно строем и видением этой почти фотографической ежедневной реальности. Узнаваемой, как залапанный стакан и ручка дверей «Продсельмага».
«Хлещет неба мокрой тряпкою
Баба-Родина меня.
Зачерпнула черной кадкою:
И могила, и тоня.
Пьют мостки худыми щелями
Сказ о старых да малых.
Я не помню колыбельную,
Не услышу отходных».
Конечно, русского поэта (лю-бо-го!) обязательно можно и нужно упрекнуть за всегда раннее и всегда печальное подведение итогов. Но на самом деле – это защитная реакция сознания, захлебывающегося от космических масштабов чувствования бытия-небытия, себя и «несебя», прошлого и вечного. Поэт нащупывает точку. Как фотограф, он ищет фокус, который в деталях жизни и в их перекличке через узнаваемые и понятные всем образы. Так в стихотворении «ИГРЫ В «РЕЗИНКУ».
Меняет гримасы
Открытка, под мышками кеды.
Монеткой звенит
На донышке банки июнь.
Мечтаю о раме
От старого велосипеда.
Мой день рожденья
Всего через тысячу лун.
Повис над резинкой
Бант Верочки-воображалы.
А где-то растёт
Мечта-облепиховый сок.
Наташка дразнилась
Мороженым из «Калевалы».
Зато у меня
Скоро будет личный щенок...
Натянута память,
Как-будто девчачья резинка.
Вкладыш в руке
Не от жвачки – Общий. Ухта.
Горит над вагоном
Зелёный фонарь-мандаринка.
Все та же игра.
Вот только резинка не та.
Осмысление времени. Разве не так? Или что это? Осмысление себя. Не резинки же... Так же и в стихах, пронизанных специфической лексикой, диалектным звучанием устьцилемского говора. И сочность именно не в искусственной стилизации, а в будничном повествовании. Как комментарий о происходящем за окном соседу, сидящему напротив тебя в не совсем уютном и непрогретом вагоне.
Сила поэзии Дениса Попова (если она не соскользнет, не пойдет далее по пути поиска изысков и «чужой» ритмики) – это сила, простите за выражение, «земская», «краеведческая»... Кроме Василия Журавлёва-Печорского и Олега Чупрова у кого вы можете вспомнить столь органичные слепки души и неба в четверостишьях? Отраженные в Печоре, конечно. Отраженные на лежневках-тротуарах Усть-Цильмы. Ведь мы говорим о нашем, о местном...
Просто у Дениса пока запас его полотен небольшой. Чуток ещё ломается голос. Чуток «чемоданы сознания» тащат в строку, как в избу, гламурные пластмассовые вещи, к которым и кошка подходить боится. Ещё сам хозяин не понял зачем ему череда образов, которые он хочет выбросить, но они – в душе, ещё не проведена ревизия... Это проблема роста. И переплавки.
Но счёт на ступеньки в Большую литературу уже пошел. Уже звенят кованные ступеньки. И подняться уже удаётся выше головы...
Григорий Спичак,
член Союза писателей России. |
