«Всё началось именно на этом месте», – начал своё повествование дед Ефим. Подробности истории, связанной с дедовыми шрамами, чуть не ставшей трагедией, я услышал намного позже от её участников и односельчан.
Возвратился Ефим Семёнович Носов домой, в деревню Филиппово, после долгого отсутствия уже в послевоенное время, в начале 50-х годов. «Откуда возвратились?» – спрашивали мы. – «Оттуда, куда не ходят по своей воле», – «А за что?» – «За слова», – так примерно отвечал нам дед Ефим. Увезли Ефима Семёновича из семьи в тридцатые годы, когда сельское хозяйство в стране переводили на «индустриальные рельсы». Увезли, когда в его семье росло уже девять ребятишек, которые остались без жилья, без всяких средств к существованию. С детьми осталась жена Евдокия Васильевна (1898 г.р.). Мало утешало её то, что таких, как они, было много, надо было каждый день чем-то кормить детей, помощи ждать было особо неоткуда. Родню по мужу так же раскидала судьба в разные стороны ещё в тридцатые годы, а потом… началась война! Но всё же помогала родня, чем могла, сохранила и вырастила детей Евдокия Васильевна, которую мы знали уже как бабку Авдотью.
Возвратился дед Ефим вроде бы домой, но поначалу не почувствовал себя здесь родным. Выросли дети, уже росли внуки. Погибли на войне братья, племянники, погибли многие сельчане, которых он знал. Малолетние подростки, на которых он в прежней жизни не обращал внимания, прошли войну и чувствовали себя старше и опытнее его, прошедшего первую мировую, смотрели на него как на что-то далёкое прошлое. Все разговоры шли про работы в колхозе, непонятные, ничего не значащие для самого Ефима, про лесозаготовки, про тяготы прошедшей войны, которую они вместе пережили. Казалось, здесь не было места ему, Ефиму, хотя и он был не на курорте, а работал для Победы. Первое время Ефим Семёнович чувствовал себя в чём-то виноватым перед односельчанами, что не был с ними в те тяжёлые годы.
С первых же дней, как приехал, дед Ефим активно занялся привычными для него делами – охотой и рыбалкой, благо сил хватало. Все ловушки на боровую дичь по своим путикам (охотничьим тропам) пришлось строить заново, так как время рушит не только людей. Бросалось ему в глаза общее запустение в лесу. Ветшали охотничьи избы, которым вовремя не перекрыли крыши, заросли тропы, порушились ловушки на зверей и птицу. Виною во многом, конечно же, была война. Погибли многие охотники, поумирали старики, которые до последних своих дней поддерживали порядок на родовых путиках, за счёт которых кормились в годы лихолетья. Те, кто вернулся с войны, пластались (диалектн.) на колхозной работе, на лесоучастках, на сплаве, а молодёжь не знала другой работы, кроме колхозной. Не хватало у них на всё времени, прервалась связь поколений, опять же виною была война. Лучше было с рыбалкой, потому как даже в самые тяжёлые годы каждый колхоз имел план по добыче рыбы, и рыболовецкие бригады не прерывали своей работы. Не бывает худа без добра, в годы войны восстановилось стадо лосей, которых до войны было совсем мало, стало больше пушного зверя. Везде в лесу были пробиты торные (утоптанные) звериные тропы, что радовало сердце деда Ефима.
Однажды, то было в начале сентября, дед Ефим шёл по путику именно той тропой, по которой вёл нас на болото за морошкой. Он только начал было настораживать пасти на боровую дичь, как залаяла собака. По сему Ефим Семёнович понял, что это крупный зверь, быстро сунул топор в лузец и поспешил на лай. Но подойти с ходу не получилось. Собака была молодой, лаяла и металась между лосем и подкрадывавшимся хозяином, потому сохатый сорвался с места и пошёл по тропе прочь от охотника. Больше десятка километров шёл следом дед Ефим за зверем, прежде чем сделать один прицельный выстрел, который принёс ему охотничью удачу. Но не в азарте или жадности было дело, что почти целый день шёл за ним, а в желании научить собаку уверенно «ходить на лося, или «дать учь» – как говорили старые охотники. Домой дед Ефим добрался ночью.
Утром, чуть свет, взяв с собой сына Ефрема, они двинулись в путь за мясом на небольшой плоской лодке. Предстояло пройти на вёслах и шестах против течения более тридцати километров по Цильме, Усе, большей частью по речке Савосаре, что в переводе с самоедского языка означает «белая перхоть», вероятнее из-за боровин, покрытых белым ягелем, которые сопровождали эту небольшую быструю речушку в её нижнем течении. У Малковой избы они сделали роздых рукам, попили чай и двинулись дальше вверх по течению. Последние десять километров дед Ефим больше работал топором, чем шестом, разрубая многочисленные завалы на речке, образовавшиеся по причине отсутствия всякого движения по ней за последние годы. Хотя, по общему мнению, путь до «Семиросошной» считался проезжим. Название то место получило от лиственницы, имевшей семь вершин, или по местному – россох, образовавшихся после удара молнии лет двести назад, вероятно передавшей дереву свою энергию, сделавшей его таким могутным и приметным. Но до «Семиросошной» охотники не доехали, а остановились у старой ловушки на медведя, оттуда было ближе и удобней идти за добычей. День близился к вечеру, потому дед Ефим спешил, и как только приткнулись к берегу, велел сыну греть чай, сам же решил сделать одну ходку за мясом. Спешка или, может, уверенность в себе сыграли с ним роковую шутку – он не взял с собой ружьё (чтоб не мешало), а кликнул собаку и заспешил вверх по хребетку (уменьшительное – хребет), который вёл прочь от реки. Дед уже подходил к месту добычи, когда впереди с визгом залаяла собака. Ефим Семёнович не успел опомниться, как буквально в паре метров от него поднялась огромная туша медведя и мощный удар обрушился на его голову, после чего он сразу потерял сознание…
Медведь был матёрый, несмотря на свой размер, он легко подкрадывался к своей добыче и одним ударом лапы ломал хребет не только диким оленям, но и любому лосю. Добычи хватало, в округе у него не было соперников, но людей он инстинктивно обходил стороной. В этот раз получилось по-другому. После своей ночной охоты, когда медведь наткнулся на готовое мясо, и последующей за этим трапезы, не ушёл на дневку, а залёг практически рядом с местом пиршества. Присутствие людей зверь обнаружил задолго до появления в поле зрения деда Ефима. За час до его прихода отогнал от своей, как он считал, добычи выводок росомах, и потому сработал другой инстинкт – соперничества.
После своего не очень удачного удара, потому как человек всё-таки в последний момент собрался и отпрянул назад, медведь схватил не подававшую признаков жизни жертву клыками за шею и отволок подальше. Затем облизал кровь, которая после удара буквально хлынула с головы деда Ефима, но есть новую добычу не стал, а заложил мхом и пошёл в свой постоянный обход по лесным урочищам.
Ефим Семёнович очнулся, когда почувствовал, как что-то горячее, раскалённое прикасается к его темени, почуял смрадное дыхание зверя, сознание и память сразу вернулись к нему, а с ними – дикая боль в голове и шее. Но не закричал, не дернулся дед Ефим, а только, крепко закусив губы, стал терпеть боль. Прошлая жизнь многому научила, особенно терпеть и выживать. Вокруг потемнело, навалилось что-то тяжёлое, боль со временем притупилась, стала не такой острой. Дед потерял ощущение времени, ему казалось – наступила ночь. Он попытался шевелить руками и ногами, мох сполз с него в сторону, оттого стало легче, в глаза ударил свет – в лесу всё ещё был вечер. Ефим Семёнович пополз в сторону лодки буквально сантиметр за сантиметром, так как голова не поднималась от земли.
Сын Ефрем ждал отца, сделал все мелкие работы, уже несколько раз подогревал чайник, а отца всё не было. Тогда Ефрем Ефимович (1921 г.р.) взял под мышки костыли, без которых он не мог ходить, и медленно, обходя колодины, стал подниматься на угор по направлению, куда ушёл отец. Уже на холме он услышал, что неподалёку гавкает собака, и пошёл на лай…
Под утро Ефрем приплыл в деревню с отцом, а следующим утром в лес двинулись трое охотников, и была у них одна задача – добыть медведя, потому как это смертельная опасность для всех людей в лесу.
Ермил Семёнович Носов (1904 – 1971 гг.), Иван Фёдорович Носов (1904 – 1979 гг.), Яков Иванович Чупров (1918 – 1991 гг.) были не случайными товарищами в этой небольшой охотничьей артели. Вместе они жили, работали в колхозе, общий труд, как ничто другое, проявляет и раскрывает натуру человека, а ещё все были фронтовиками. В декабре 1941 года Ермил и Яков одним оленным обозом ушли на фронт, вместе воевали, пускай в разных частях, ходили походами по тылам противника в Норвегии и Финляндии, вместе выживали в суровом Заполярье, когда выжить – значило победить. Иван Фёдорович призывался на фронт позже, но тоже воевал рядом с ними на Мурманском направлении. Главное – они надеялись друг на друга. Не так много времени прошло после окончания войны, потому, когда мужики двинулись на охоту, у всех было ощущение того, что они снова идут в поход. И в памяти, как наяву, всплывали наставления политруков, которые простыми понятными для солдат словами втолковывали им, что сидя в окопах победу не одержать, надо идти в атаку.
Охотников сопровождали шесть собак, ведь, обсуждая предстоящую охоту, мужики всей деревни видели основную проблему в том, как найти медведя, хотя и надеялись, что он снова придёт к добыче. И их надежда оправдалась. События развивались так стремительно, что главным уже было другое. При подходе к месту предстоящей охоты, которое оказалось ближе, чем они предполагали, промысловики сразу наткнулись на медведя. Заголосили разом все собаки, но хозяин леса повёл себя не так, как ожидали охотники. Он не побежал прочь, не стал отбиваться от собак, а молниеносно бросился на людей, которые для него были лёгкой добычей, и он уже знал вкус их крови. И началось! Визжали собаки, пытаясь остановить зверя, одни отлетали в сторону от ударов медвежьих лап, как меховые клубки, истошно вопили другие, бегая по сторонам, закрывая сектор обстрела для охотников, что с немногим опозданием открыли стрельбу. «Косорукий, косорукий», – повторял, ругая себя, Ермил Семёнович, видя, что не падает медведь после первых выстрелов. Ругался матом Яков Иванович на своих собак, которые мешали прицельно выстрелить. Охотник боялся зацепить их своей пулей, ведь собаки были для него дороже всех медведей. С каким-то радостным азартом, с весёлостью посылал пулю за пулей Иван Фёдорович, при этом жалея, что в его руках не бронебойное орудие, к которому он так привык на войне, а, как и у всех охотников, ружьё малого 32-го калибра. В этой схватке медведь пал, не добежав десятка метров до охотников, он не мог не упасть. Позже мужики нашли в туше зверя девятнадцать пуль, почти все от выстрелов, которые они произвели. Но большинство их, выпущенных с дальнего расстояния, не прошли сквозь шкуру зверя и толстый, с ладонь, слой жира, ставший бронёй медведя.
Друзья-охотники лежали на мягком, тёплом мху, ещё не остывшие после схватки, обсуждая детали охоты, и опять у них было ощущение того, что они только вышли из боя, блаженное чувство победы, когда живы все товарищи.
Впереди у них была ещё долгая жизнь, в которой они вырастят и выучат детей, помогут внукам и правнукам, переробят (диалектн.) горы работы. Жизнь будет нелёгкой, но менее трагичной, чем была до того. Мужики, чьё поколение получало малую толику от заслуженного, отдавали во много раз больше, чем имели. Несмотря на это, они были счастливыми людьми. Их трудами восстанавливалась страна, они дожили до наших дней и умели радоваться малому, так как знали цену чему-то большему в этой жизни – мужики пятидесятых годов!
Г. Я. Чупров,
д. Филиппово. |
